|
- Помню, лет пять тому назад мне пришлось с писателями Буниным и Федоровым
приехать на один день на Иматру. Назад мы возвращались поздно ночью. Около
одиннадцати часов поезд остановился на станции Антреа, и мы вышли закусить.
Длинный стол был уставлен горячими
кушаньями и холодными закусками. Тут была свежая лососина, жареная форель,
холодный ростбиф, какая-то дичь, маленькие, очень вкусные биточки и тому
подобное. Все это было необычайно чисто, аппетитно и нарядно. И тут же по краям
стола возвышались горками маленькие тарелки, лежали грудами ножи и вилки и
стояли корзиночки с хлебом.
Каждый подходил, выбирал, что ему нравилось, закусывал, сколько ему хотелось,
затем подходил к буфету и по собственной доброй воле платил за ужин ровно одну
марку (тридцать семь копеек). Никакого надзора, никакого недоверия. Наши русские
сердца, так глубоко привыкшие к паспорту, участку, принудительному попечению
старшего дворника, ко всеобщему мошенничеству и подозрительности, были
совершенно подавлены этой широкой взаимной верой.
Но когда мы возвратились в вагон, то нас ждала прелестная картина в истинно
русском жанре. Дело в том, что с нами ехали два подрядчика по каменным работам.
Всем известен этот тип кулака из Мещовского уезда Калужской губернии: широкая,
лоснящаяся, скуластая красная морда, рыжие волосы, вьющиеся из-под картуза,
реденькая бороденка, плутоватый взгляд, набожность на пятиалтынный, горячий
патриотизм и презрение ко всему нерусскому - словом, хорошо знакомое истинно
русское лицо. Надо было послушать, как они издевались над бедными финнами.
- Вот дурачье так дурачье. Ведь этакие болваны, черт их знает! Да ведь я, ежели
подсчитать, на три рубля на семь гривен съел у них, у подлецов... Эх, сволочь!
Мало их бьют, сукиных сынов! Одно слово - чухонцы.
А другой подхватил, давясь от смеха:
- А я... нарочно стакан кокнул, а потом взял в рыбину и плюнул.
- Так их и надо, сволочей! Распустили анафем! Их надо во как держать
|
