Эта короткая история продолжает тему, начатую нами недавно, — о встречах с Ангелом Смерти, который появляется время от времени в талмудических рассказах, чтобы вместе с рассказчиком и читателем поразмыслить о жизни, о мире и обо всем остальном. Присутствие Посланника к творениям, предназначение которого — прийти и завершить нить человеческой судьбы, придает сюжету некую новую философичность. Жизнь в присутствии Смерти приобретает новый смысл.
История из Иерусалимского талмуда опирается на непроцитированный стих из Первой книги Царств (4:3), где упоминаются имена обоих книжников (софрим), что несли службу при дворе Соломона (видимо, с целью показать, что Соломон был еще круче Давида, которому приходилось довольствоваться всего лишь одним софером). В рассказе книжники становятся секретарями, но величие царя от этого совершенно не страдает. Время от времени Соломону является Ангел Смерти, но не по душу царя, а с тем, чтобы поприветствовать его. Этого, впрочем, в приведенном тексте нет, — однако более поздняя версия в Когелет Рабба сообщает: «….приходил справляться о том, как поживает Соломон» («шаил бешламей де-Шломо», аллитерация в переводе утеряна).
Самое время вспомнить возникший в античности нарратив о магических способностях царя Соломона. Авторы, евреи и неевреи, рассказывали о магическом перстне с печатью, коим царь управлял темными силами, о его встречах с ангелами и демонами, передавали магические рецепты и заклятия — и будто бы созданные Соломоном, и просто использующие его имя. Видимо, отзвук этого нарратива есть и в нашем рассказе — не зря же Посланник, коему не следует быть замеченным живыми, раскрывает свое инкогнито и приходит побеседовать с царем на равных. Надо полагать, обычно эти беседы проходили мирно и вежливо, — но в этот раз Ангел гневен; он скрежещет зубами, глядя на секретарей Соломона. Царь понимает, что его секретари чем-то прогневили Посланника и тот наверняка замышляет отнять их жизни. Призвав на помощь свои суперспособности, Соломон произносит магическое заклятие (слово!) и отправляет ценных книжников с глаз долой — в пещеру.
В стране Израиля пещер немало; люди использовали их для хранения, укрытия и погребения. Послать двух вельмож из дворца в столь убогое место — это, скорее всего, попытка предложить Смерти символическую подмену и тем самым уговорить ее Ангела повременить. Так и мудрец из следующего короткого рассказа, увидев гневного Ангела смерти, явно проявляющего интерес к его сыновьям-ученикам, отправляет их из Галилеи на юг страны Израиля, в Иудею (вероятно, за неимением магических способностей).
Мудрец полагает, что “изгнание искупает грех”,— но нет, все напрасно.
Итак, в обоих рассказах некто, будучи накоротке с Ангелом смерти, отправляет предполагаемых осужденных в далекое место, чтобы укрыть их от жестокой судьбы, — но оказывается, что этим он лишь выполняет ее, судьбы, предписание. Ангел, совершивший свою грустную миссию, с чувством исполненного долга и не без тихой профессиональной радости возвращается к царю и повествует ему о совершенном. Оказывается, в реестрах Ангела Смерти, подписанных Высшим Патроном, значилось: Элихореф и Ахия должны умереть в пещере. Это делало задачу Смерти архисложной, ведь книжники каждый день проводили на службе у Соломона, стало быть, умертвить их при жизни царя не представлялось возможным. И если бы царь не послал своих вельмож в пещеру, ложно оценив зубовный скрежет ангела, летальной миссии не пришлось бы сбыться. Но место встречи с Посланником изменить нельзя.
Рассказ этот является древним прототипом суфийской истории, которую советские читатели моего поколения, как правило, узнавали из романа Сомерсета Моэма: там некто пытался убежать от Ангела смерти, случайно встреченного в Багдаде, и направлялся в Самарканд, где на самом деле их встреча и должна была произойти.
Смерть есть нечто, что следует принимать достойно, но не то чтобы безропотно. Впрочем, роптать хоть и дозволено, но в целом бесполезно; остается шутить. Это, с точки зрения рассказчика, действие вполне оправданное. Не то чтобы оно могло остановить неизбежное — но так, по меньшей мере, легче жить. Человек остается подвластным судьбе, которую он не в силах предотвратить, но внутри конкретных отрезков своего пути обретает свободу — и может пользоваться ею, осознавая, впрочем, некоторую ограниченность своих возможностей в том, что касается одобренного свыше хода событий.
