Записки сумасшедшего гения

Он написал музыку к 150 фильмам, в их числе – «Два капитана», «Поднятая целина», «Город мастеров» и «Короткие встречи». При этом его, друга Михоэлса, Шостаковича и Высоцкого, мало кто знает: концерты запрещались, да и сам он не стремился к публичности. «Городской сумасшедший» с наволочкой на голове и «абсолютный гений» с музыкой, пробивающей стены, – так чаще всего описывали композитора Олега Каравайчука, умершего на этой неделе в Петербурге.

 

Почти невозможно достоверно сказать, почему именно вплоть до перестройки запрещались его концерты. Он сам был уверен, что из-за его гениальности: дескать, брал такт, и те, кто называли себя учителями, признавались, что жизнь их прожита зря. На самом же деле, скорее всего, из-за его неуживчивого характера. На выпускном экзамене в консерватории он, ученик Рихтера и Шостаковича, то ли вовсе отказался играть, потому что не разглядел в приемной комиссии благодарных слушателей, то ли сыграл собственную импровизацию вместо Баха. И такая неясность – на каждом этапе биографии Олега Каравайчука.

Он родился 28 декабря 1927 года в Киеве в семье скрипача, которого арестовали, а позже и расстреляли, когда маленькому Олегу было всего два года. Тем не менее Каравайчук уверял, что помнит, как именно его отец однажды сказал, что быть ему композитором, и как он начал играть сразу после его смерти, чтобы мама не продавала музыкальные инструменты. Затем – очередная легенда, что в семь лет он лично играл Сталину, который якобы был так растроган, что подарил ему белый рояль. После – действительно подтвержденное обучение в Ленинградской консерватории, прерванное эвакуацией в Ташкент. О своих преподавателях Каравайчук обычно говорил, что они пытались переиначить его, требовали стандартного исполнения вместо импровизаций, но признавал, что долгое время в юности находился под влиянием Шостаковича (и ушел от него именно потому, что понял, что теряет свой стиль), а всю последующую жизнь всегда представлял на своих концертах своего лучшего учителя, Святослава Рихтера.

Концертов в его жизни, правда, было немного. В советское время – так и вовсе один, где-то в 60-х, закончившийся скандалом и почти на 30 лет закрывший ему путь на сцену. Все это время Каравайчук писал музыку к фильмам. «Город мастеров», «Два капитана», «Поднятая целина» – всего в его фильмографии то ли 150, то ли 200 картин. Самые, пожалуй, знаменитые – фокстрот из фильма Киры Муратовой «Короткие встречи» с Владимиром Высоцким в главной роли и музыкальное сопровождение к еще одному фильму этого режиссера – «Долгие проводы». К большинству же фильмов, говорят, Каравайчук относился крайне цинично – заранее не готовился, а зачастую сами фильмы не смотрел. Дня за два до сдачи материалов записывал все на одном дыхании, поглядев лишь на название фильма и имя режиссера.

Долгое время к своим музыкальным опытам пытался привлечь Каравайчука Сергей Курехин, который считал его абсолютным гением. Но ни на одном из выступлений «Популярной механики» композитор так и не появился. Как и не появлялся он впоследствии, уже после перестройки, на многих из своих собственных концертов. Не приходил, приходил, но не играл (как в Третьяковской галере на выставке Босха), играл, наваливаясь на рояль, как пьяный, играл, лежа на кушетке, стоя, с закрытыми глазами, а то и вовсе в наволочке, чтобы погружаться в музыку полностью, не реагируя на зал.

В 90-х Каравайчук побывал за границей, где сразу был признан гением. Так, например, он выступал на ВВС и свои впечатления о британской столице выразил звуковым напевом. Ведущие были в восторге. В это же время на его редких выступлениях начинают заполняться залы и на родине. «Особая манера», «широкий диапазон авторского творчества», «массивные звуковые стихии». И это на фоне образа то ли ребенка, то ли старушки – в тоненьком, сухоньком Каравайчуке было всегда не больше 50 килограммов веса, который он скрывал под бесформенными куртками и штанами и неизменным беретом, надетым задом наперед, из которого торчали длинные космы. Такой образ в сочетании с экстравагантными манерами дал повод считать его городским сумасшедшим в то время, пока он жил с матерью на Васильевском острове в Санкт-Петербурге. Позже, когда мама умерла, он перебрался в Комарово, откуда выезжал нечасто – то устроит концерт на Витебском вокзале, то просто на улицах города. Здесь, в Комарово, таинственный композитор и умер 13 июня 2016 года. В течение последних двух лет Каравайчук на удивление был открыт прессе и давал немало интервью. Каждое из них – это сосредоточение высказываний, гениальных на грани абсурда. Однако в одном из своих самых последних интервью композитор почему-то почти в каждом ответе приходил к рассуждениям, так или иначе связанным с евреями. Некоторые из них приводятся ниже. (Полный текст интервьюможно найти в журнале «Сноб» от 13.06.2016 года.)

 

«Человеку свойственно себя анализировать. У него есть мания увеличить еще больше. Уж и так тебе все дано, но я его хочу еще разделить и понять, как это делается. Это великая черта еврейской нации. Если кто-то может играть, научившись, – это евреи. Если бы не было евреев, вообще не было бы средних музыкантов. Значит, Б-г так решил: кого-то надо учить – и сделал евреев. Без евреев цивилизации не было бы. Потому что не было бы этого кода преемственности. Я же не могу создать преемственность. А вот если есть у меня друг-еврей – гениальный еврей! – он как-то меня поймет и передаст. Поэтому молитесь за евреев. Они и дали нам это все».

 

«Вот поэтому весь этот психоанализ, который ищет причины вещей, вот этот фрейдизм между детьми и взрослыми – это самый уродливый и примитивный метод за всю историю познания. Вообще, евреи, к сожалению, дали самые примитивные способы центрального познания человека. Они ищут какой-то центр и показывают через этот центр все. И вот из-за этого они довели патологию психопатии до крайнего размера».

 

«Я очень дружил с Михоэлсом. Я был маленький, и он меня очень любил. Он говорил: идиш погубит искусство. Иврит – это гений. Красивее иврита ничего нет. Когда он играл короля Лира на иврите, я плакал навзрыд. Это такой силы актер был! Вот иврит очень повлиял на мое искусство. Я сам не еврей. Но всю войну я обитал в консерватории, когда она располагалась там, где выступал эвакуированный еврейский театр. И я вырос на иврите. Иврит – это высший язык на земле, он отражает психологию высочайшей, самой гениальной нации. У иврита врожденная осанка. Он трагически стоит. Никакой трагедии нет, но в нем самом, уже в самой этой нации предрешены вечность и трагизм. Моя музыка близка этому. И я сам предрешен».

 

Алексей Викторов

это адрес полного интервью